Очерк Петра Николаевича Краснова из газеты "Русский Инвалид" С-Петербург 1912 г.
Очерк Петра Николаевича Краснова из газеты "Русский Инвалид" С-Петербург 1912 г. опубликованный в книге К.Хохульникова - "Родные казаки".
Проезжая по Семиречью, как часто удивляешься его пустынности и бесплодью. То горы-исполины, созданные из скал, осыпанных песком и камнями, то пески, пески на десятки вёрст, то унылая бесплодная степь, орошённая лишь потоками снеговой воды, степь, жизнь которой - одна весна. Зацветёт степными тюльпанами, покроется ковром цветов эта степь и, точно устыдившись блеска своего и своей красоты, сейчас же завянет, поблекнет, выгорит, станет коричневато-бурой. Бродят по ней, бесплодной уже, табуны киргизских лошадей, стада верблюдов, да овцы и козы дощипывают всё то, что оставили им быки и лошади. Но степи редкие посёлки: Казанско-Богородское, Верный, Любовная, Николаевский, Илийский, там дальше Копал, Голубевская, Джаркент, Пржевальск... Это русские и казаки настроили здесь дома, поставили церкви, провели воду из реки, оросили почву, насадили сады и... живут.
Переселенцы - мужики и казаки. Вон мелькнули за оградой малиновые лампасы, мохнатая папаха; вот на снегу подле школы врыта гимнастика; вот проскакал в форменной шинели и фуражке при шашке здоровый мужчина. - Кто это? - спросили вы. - Семирек... - коротко ответят вам. Кость от кости, плоть от плоти сибирского казака, семиреченский брат его здоровее, сильнее, предприимчивее, более казак. Под голубым небом Семиречья, под жгучим летним солнцем, при недолгой зиме и отсутствии жестоких морозов, семиреченского казака потянуло вверх, раздало вширь. Притом, на новые места, в вечную борьбу с природой, в обстановку постоянной опасности, естественно, шло самое сильное, боевое и воинственное 1.
(1) Семиреченское войско образовалось первоначально в 1867 году выделением в него целиком 9-го и 10-го полковых округов Сибирского войска; потом оно пополнялось желающими остаться в Семиречье сибирскими казаками и отчасти поселенцами.
Маленькое войско, выставляющее в мирное время всего один полк в четыре сотни, оно сыграло громадную роль в жизни и истории этого края, сыграло совершенно незаметно и бескорыстно.
Бросьте мысленный свой взор на двести лет назад, что было в этих самых степях. Большая, Средняя и Малая Орды киргиз-кайсаков сходились здесь краями своих кочевий. Там, где-то далеко-далеко, на Каспийском море, кончалось владычество Российского Императора, и Астрахань, и Гурьев были базами походов в степь. Отважные русские купцы с караванами товаров устремлялись в Хиву и Бухару, привозили оттуда различные шали и ковры, везли шелка и пряности, и вместе с товарами везли страшные рассказы о русских пленных, о русских рабах и рабынях, томящихся в Хиве и Бухаре. Прочтите «Историю завоевания Средней Азии» генерал-лейтенанта Терентьева, и вы увидите, сколько ужаса, сколько позора русского, сколько крови и костей русских людей скрывают эти унылые пески, эти степи и горы Средней Азии. Без малого два века - от Бековича при Петре и Перовского при Николае I - до времён ныне благополучно царствующего Государя Императора здесь шла кровавая борьба за право жизни в этом крае... Можем ли мы сказать, что она окончилась?
Уныло звенит колокольчик под дугою. По этим пескам, занесённым снегом, по этим вдруг забушевавшим рекам и речушкам, взломавшим лёд и бурными потоками несущимся по необозримой пустыне, мы идём шагом. Уже давно скрылось солнце за далёкие горы, и яркие звёзды трепетным мерцанием освещают наш путь. Полна дивной тайны звёздная сказка ночи пустыни...
Мы едем пять, шесть часов шагом, не встречая жилья, едем под шепот ночи, под тихий шелест невидимых ручьёв. И вот в низине одинокий огонёк. Две, три постройки станционного двора, староста, два-три русских лица и десяток ямщиков-киргизов. - Они кроткие, эти киргизы, - говорят нам.
Перед нами тёмно-бурое лицо, приплюснутый нос, узкие, косые глаза, жалкая растительность на лице. Он весь зашит в кожу. Он помогает уложить вещи, он смазывает колёса тарантаса, он приводит тройку унылых, заморенных лошадёнок, приносит звенящую дугу, ещё минута - и кругом нас опять таинственное мерцание звёзд пустыни, звенящая тишина волшебной ночи да тихий звон уставших колокольцев. И на всём этом мире вас только двое: вы - спящий безоружный пассажир, заваленный подушками и тюфяками, и ваш возница. Иногда так едет с ярмарки «ухарь-купец», везёт десятки тысяч; иногда едет одинокая девушка, учительница, гувернантка, кончившая столичный институт офицерская дочка. Они кроткие - эти киргизы...
Тпру!.. Вы стоите над бездной. Под ногами бушующий между льдин и снегов поток. Медленно слезает ямщик, медленно отстёгивает пристяжку, садится на неё и исчезает в ночной темноте. Вы одни теперь в мёртвой пустыне. Ямщик-киргиз в размытой дороге ищет вам переправу. Проходит пять минут, и он возвращается, промокший, прыгает в грязь, пристёгивает пристяжку, и вы проделываете с тарантасом итальянские спуски и подъёмы. Кряхтит тарантас, прыгая с ар¬шинного обрыва в кипящий ручей, шелестит колёсами по каменистому дну и под ободрительные крики ямщика-киргиза влезает на обрыв. Они - кроткие, эти киргизы.
И вы вспоминаете то, что было сорок, пятьдесят лет тому назад; перед вами кровавый день Узун-Агачского боя и подвиг Колпаковского с Семиреченскими казаками. В ваших ушах бойким напевом звучат слова полкового марша 1-го Сибирского казачьего полка:
...Как сибирский буран, Прискакал атаман, А за ним есаулы лихие. - И на эту орду Я вас сам поведу, А за мною пойдут есаулы...
Вы вспоминаете пленных русских у хивинцев, вы вспоминаете вырезанные посёлки, и кровь русских женщин и детей проступает из песков пустыни. Здесь шла борьба с этими самыми киргизами, здесь изменнически резали караваны, здесь дрались целыми днями, обороняясь за положенными в круг лошадьми. И теперь, в 1912 году, в прошлом, в позапрошлом годах, нет-нет, да и народится в народе вздорная молва: киргиз волнуется, и население одиноких посёлков и станиц вдруг начинает вспоминать киргизскую резню, дунганскую резню, восстание таранчей. Не бои, не сражения, не блестящие походы и атаки, не марши-манёвры, за которые дают кресты и знамена, а резню в тёмных саклях, потоки чёрной крови, свирепые лица азиатов, кривые ножи, одинокие выстрелы вестовой пушки и безмолвие пустыни...
Возникнут эти слухи, прокатятся от посёлка к посёлку, от заимки к заимке, как катится «перекати поле» осенью, гонимый степным ветром, и замолкнут... Теперь не посмеют... Почему не посмеют? «А на что же у нас кругом казаки!» - говорит тот самый поселенец, который не давал вчера казаку напоить лошадь и бегал жаловаться полицейскому за взятую охапку ничего не стоящего сена.
Только в России, да, пожалуй, в степях южной Америки 1 есть такое особенное поселённое войско, которое одним присутствием своим держит эту орду в страхе и повиновении.
(1) Если разуметь под казаками Америки вооружённых фермеров.
В прошлых главах я рисовал... печальную, безотрадную картину кочёвки сибирских казаков из полков на льготу и со льготы в полк. Идут с офицерами их жёны, везут и маленьких детей. Бывает, что в степи эти дети умирают, и нет досок, чтобы сколотить гробик, и нет священника, чтобы отпеть, и их хоронят в песке, наваливают груды камней, и на каждом биваке проторенного пути из Сибири в Семиречье вы найдёте такие могилы, одинокие казачьи могилы степной пустыни...
Эти кочёвки - это подвиг, и подвиг далеко не бесплодный. Каждое лето, каждую осень через суровую пустыню мимо становищ киргизов, мимо их дымящихся юрт идут казачьи сотни. По всем направлениям от Нарына и Бахтов, от Джаркента и Алтын-Емельского перевала проходят здоровые, загорелые, властные люди, идёт сила русская, и страх охватывает киргизское население, и оно вспоминает жестокие казачьи расправы.
Не солдаты, не гарнизоны пехоты и артиллерия, но именно казаки, эти вооружённые кочевники, держат в руках орды и делают киргизов кроткими. И когда за переселенческой волной проходят в киргизах тёмные слухи, что от них отнимут их землю и отдадут русским, и тёмные лица туманятся, и жестоким огнём загораются косые глаза, и в мутной памяти киргиза встают легенды дикой резни, потоков крови неверных, вдруг в мирную станицу семиреков приходит приказ, и оттуда, где ничего не было, выезжает сотня «казаков усачей», сверкают на солнце копья пик, горят огнём шашки, и идёт лихая рубка и джигитовка, а потом с манёвром или песнями пройдут по окрестным кочевьям.
И потухают сердитым огнём горевшие глаза, и недобрые разговоры сменяются мусульманской покорностью. Да будет так! По приказу военного губернатора Семиреченской области и в поселенческих, мужицких посёлках из запасных солдат стали образовываться дружины. Идёт повторение солдатской науки и здесь, в этом краю, это повторение во многих местах уже делается охотно, потому что каждый отлично понимает, что без оружия, без вооружённой силы здесь не проживёшь.
Если в Европейской России казачество понемногу утрачивает своё значение вооружённого оплота и под напором левых партий и организаций постепенно «расказачивается», если на Дону доходят уже до создания смешанного иногороднего с казаками земства и сдают постепенно позицию за позицией под влиянием левых учений, то здесь казачество стоит прочным оплотом русской границы и русского поселения, стоит так, как некогда стояли донские казаки, защищая Русь от татар.
Молодое Семиреченское войско за походы и подвиги с 1855 по 1867 год уже заслужило себе георгиевское знамя (1903 г.), но нет у него грамот, утверждающих за ним его земли от края и до края; оно живёт до сих пор не обеспеченное землёю, не уверенное в своей будущности. Переселенцы идут толпами; для них работает землеустроительная комиссия и переселенческие чиновники отхватывают под них всё лучшие и лучшие участки. Долго просили семиреченские атаманы позаботиться о казаках, и вот на днях этому делу положено начало. Ассигнованы суммы на организацию землемерческих работ. Но уже поздно. Те, кто там, в далёком Петербурге, смотрел на карту Семиречья, те видели громадную площадь земли, вспоминая нарядные фотографии Иссыкского озера и красоту Алма-Атинского ущелья, и думали, что всё Семиречье таково. Они не знали, что многие из этих вьющихся на сотни вёрст гор - только груды камней и песка, без признака растительности; они не знали, что сама река Или течёт по бесплодной пока песчаной пустыне и что вдоль её берегов нет ни одного дерева. Они не знали, что по Семиречью можно селиться только жилками, по плодородным пластам, где возможно провести воду. А казаки растут. Каждый год часть сибиряков, привлечённых теплом, просятся устроиться здесь навсегда, перейти «в Семиреки»; каждый год подрастает молодёжь и требует паевого надела. Увы - новые станицы малоземельны, увы! Участки казаков начинают страдать черезполосицей и во вновь образуемых станицах некоторые полосы отойдут от станиц и посёлков на десятки вёрст.
Чем виновато это доблестное войско, что дела его и подвиги были совершены так далеко от центра России? И когда донцы за усмирение Пугачёвщины получили драгоценные грамоты, утверждающие на веки веков земли, их отцами занятые, когда Бородино, Лейпциг, Париж, Севастополь, усмирение всероссийской Пугачёвщины 1905 года утвердили за ними и подтвердили эту старую грамоту Матушки Екатерины, чем виноваты Семиреки, что их дела, славные и смелые, их смерть были в далёкой пустыне? Разве русское дело только тогда важно, когда оно коснётся самой Москвы? Не ту же ли Москву, не то же ли русское имя кровью отстаивали семиреченские казаки, когда умирали под Узун-Агачем, дрались под Хивою и в Фергане, когда усмиряли и беспощадно били дикие орды, делая киргизов покорными?..
В своё время в сумятице вновь образуемого края о них позабыли. Позабыли дать им бумагу, грамоту на земли. С тоскою смотрит семиреченский казак на быстро льющуюся струю переселенчества, он видит, как уходят из-под него лучшие и лучшие участки, и атаман его ищет и хлопочет об этой бумаге, которая воздала бы должное терпеливой борьбе с природой, кровавым «резням», усмирению этого и по сие время полного возможных случайностей края и утвердила бы за ним навеки все спорные земли...
Рядом сейчас неспокойно.
Там идёт анархия. Из сбивчивых телеграмм и консульских донесений, из разведки живущих там казаков, вы знаете, что там, в кровавых муках рождается китайская республика, что тот порядок и относительная безопасность, которые там существуют, держатся лишь одним лицом - Ян-Ту-Лином; этот кипящий котёл готов вот-вот перебрызнуть горячую пену свою за тихую речку Хогоску и повторить уже в русских пределах былые резни таранчанами дунган и дунганами таранчей. На смену Российскому Своду Законов вот-вот готово придти право сильного, право кривого ножа и сечки для клевера. Согласно это или не согласно с соображениями дипломатического характера, будет коситься на это западная Европа или нет, нам придётся, вероятно, в скором времени властною, вооружённою рукою остановить кровавый разгром богатого края. Есть закон, по которому два государства, слишком различные по культуре своей, не могут существовать рядом. Тихий и мирный порядок Семиречья не может быть рядом с разгулом страстей разноплемённого конгломерата народностей, борющихся за право жизни.
И вот здесь-то оплотом и должно стать доблестное войско Семиреченское. Это авангард России, это на границе с возрождающимся или догнивающим китайским государством то, чем были донцы на Дону и Кубани, терцы на Тереке, уральцы, оренбуржцы и сибиряки на унылой «линии». Как встарь, жёлтая опасность повторения татарского ига ушла в область тяжёлых преданий под напором казачьих набегов, растворилась под натиском казачьих поселений, так та жёлтая опасность, которую пророчит нам грозное будущее, разобьётся о груди казачьи, исчезнет, растворившись в станицах и городках семиреченских, сибирских и забайкальских казаков.
Но войско должно иметь землю, много земли...
«Русский Инвалид», г.С.-Петербург (Россия), № 33, 1912 год.
